Недееспособность и ее установление в судебной психиатрии. Как объявить себя банкротом, и что для этого необходимо Лишение права быть руководителем

Чей-то твитт о своих талантах и достижениях расстраивает вас? А обновление статуса вашего соперника в Фейсбуке или Вконтакте вас злит? Пора отстраниться от социальных медиа, забыть о силах, неподвластных вам, и сконцентрироваться лишь на одном: стараться быть лучшим в реальной жизни , а не в виртуальной.

Как правило, когда поручается какая-то важная задача, чувствуешь себя потерянным, сконфуженным, испуганным и одиноким. Неважно, крупный это проект или новые отношения, - шаг в неизвестность может напугать до чёртиков.

Особенно сильно переживает в таких ситуациях тот, кто привык все раскладывать по полочкам, отделять мух от котлет, делить жизнь на белую и черную полосы. С одной стороны, чувствуешь уязвимость. С другой, - готовность к борьбе. Сначала ощущение, что «все пропало, шеф», но в ту же секунду появляется позитивный настрой, а через минуту опять безысходность. Однако спустя какое-то время выясняется, что весь этот водопад эмоций ничем не обоснован.

Просто это привычка постоянно сравнивать себя и собственные достижения с другими. И она ничего хорошего вам не сулит. Что делать, чтобы добиться успеха? Необходимо занять одиночную полосу движения , а чтобы выстроить ее, понадобится много работы, времени и смелости.

Вы сравниваете себя со своими же ощущениями
Когда мы сравниваем себя с другими - свою карьеру, личную жизнь или конкретные действия, - мы соотносим себя лишь с собственным восприятием этого человека. Мы никогда не узнаем его истинную сущность. Восхищаться определенными вещами - рабочей этикой, чувством юмора, стилем одежды - абсолютно нормально, но они являются только частью чего-то большего. Но никогда до конца не узнаешь точно, действительно ли всё так, как это описывают. И порой настоящих интровертов путают с экстравертами.

Не обращайте внимания на бахвальство
Это трудно. Выкорчевать из себя эту привычку полностью, пожалуй, невозможно. Иногда все же чувствуешь обиду или даже зависть по отношению к чужим успехам. Но вокруг нас достаточно успеха для каждого. Радоваться чужим достижениям, когда дико хочется своих, - крайне сложно. Но, если откровенно, именно это достижение так ли необходимо вам?! Выясните, чего вы конкретно хотите, независимо от других.

По ту сторону цифр
Чувство своей несостоятельности, вытекающее из сравнения себя с другими, усугубляется социальными медиа: Твиттером, Фейсбуком, Вконтакте, Инстаграммом и пр.соц.сетями.

Может показаться, что у всех есть, чем похвастаться перед другими , кроме вас. Тем не менее, цифры остаются голыми цифрами - будь то число фолловеров, шары, лайки. Всего лишь цифры. Может быть ваше достижение не так осязаемо, но сам факт его свершения крайне важен для вас, независимо от того, поделились вы им с другими или нет.

Как перестать сравнивать себя с другими
Порой самые любимые вещи - видео, фото, проекты, - которые несут чрезвычайную ценность для вас, получают минимальную шару. И вот так измеряется успех??? Создайте своё собственное определение успеха, свою планку достижений. И измеряйте только по ней только себя!

Один на один с собой
Звучит немного по сумасшедшему, но есть только ВЫ. Вы уникальны . А значит ваш опыт, ваше мировосприятие уникальны. Именно это делает вас особым и удивительным. Но можно быть просто собой, а можно быть лучшей версией себя, насколько это возможно. И как бы вы ни пытались, но у вас все равно не получится стать кем-то другим. Всегда кто-то умнее, выше, стройнее, сильнее или богаче. Игра в царя горы - в данном случае, провальна и физически невозможна.

Адекватное сравнение
Справедливо говорят, что вы настолько хороши, насколько хорош ваш соперник. Иногда конкуренция очень полезна. Она подталкивает вас расширить границы своего сознания. Однако не менее важно, не позволить оппоненту разрушить свои планы по созданию того, что любите и во что вы верите.

Сравнение себя с другими может быть очень изнурительным занятием . Постоянный поток хвастунишек в интернете, журналах, в нашем мире, полном саморекламы, где всё крутится вокруг собственного «Я», может оказать очень, очень негативное влияние. Если вы, конечно, позволите. Хотите преуспеть? Тогда вы должны быть лучшим собой. И как однажды сказал известнейший английский поэт, писатель и эссеист, Оскар Уайльд:

«Будь собой, остальные роли уже заняты!»…

Страница 5 из 22

Недееспособность и ее установление в судебной психиатрии

Одним из важных элементов правового статуса граждан является их дееспособность (психическая способность лица своими действиями приобретать и осуществлять гражданские права, создавать для себя гражданские обязанности и исполнять их). Гражданская дееспособность возникает с наступлением совершеннолетия, то есть по достижению восемнадцатилетнего возраста и лишь в исключительных случаях раньше (со времени вступления в брак). При этом законодатель исходит из того, что с этого возраста человек достигает психической зрелости и приобретает достаточный жизненный опыт, чтобы правильно понимать и регулировать свои поступки и действия. В противном случае гражданин (например, несовершеннолетний или совершеннолетний гражданин с болезненным расстройством психики) теряет возможность правильно понимать и регулировать свое поведение и таким образом лишается способности осуществлять свои гражданские права и обязанности. Иными словами, дееспособность в качестве обязательного условия предполагает в соответствии со ст. 21 ГК РФ такое психическое состояние субъекта, которое обеспечивает ему способность понимать значение своих действий или руководить ими. Исходя из этого следует сделать вывод, что констатация у лица при конкретных его действиях (совершение сделки, подписание завещания и т.д.) или в определенный период времени обострения психических расстройств в ряде случаев указывает на отсутствие у него дееспособности.

Критерии недееспособности (по аналогии с невменяемостью), которыми руководствуется суд и применительно к которым дают заключения эксперты?психиатры, сформулированы в ст. 29 ГК РФ: «Гражданин, который вследствие психического расстройства не может понимать значение своих действий или руководить ими, может быть признан судом недееспособным». Это значит, что недееспособность по сути определяется сочетанием двух критериев: медицинского (психическое расстройство) и юридического (непонимание значения своих действий или невозможность руководить ими).

Недееспособность (психическое состояние лица, при котором констатируют утрату способности самостоятельно осуществлять свои гражданские права и обязанности вследствие нарушений психики, выражающихся в том, что оно (лицо) не может понимать значение своих действий или руководить ими ввиду психического расстройства или слабоумия) устанавливается при совпадении медицинского и юридического критериев. Юридический критерий также дополняет и корректирует медицинский. Иначе говоря, наличие психического расстройства (психического заболевания или слабоумия) само по себе не дает основание говорить о недееспособности. Недееспособными признаются те психически больные, которые вследствие психического расстройства не способны рассудительно вести свои дела, не могут правильно понимать окружающее и жизненную ситуацию и отдавать отчет своим действиям или руководить ими. Психически больные, даже если они страдают тяжелым и неизлечимым психическим заболеванием, но понимают значимость совершенных ими поступков и способны регулировать свое поведение и действия, остаются дееспособными. Эта возможность рассудительно вести свои дела определяется у них наличием таких качеств ума, которые обеспечивают правильное поведение подобных больных в их практической деятельности.

Недееспособность может касаться как отдельно совершенного юридического акта (подписания завещания, заключения договора и сделки), так и способности лица достаточно критично вести свои дела в течение более или менее продолжительного периода времени в будущем.

При экспертизе в гражданском судопроизводстве иногда также важно установить, с какого времени психически больной человек стал недееспособным. Так как в некоторых случаях недееспособность наступает после подписания юридического акта, то такой документ не утрачивает юридической силы. Если же установлено, что сделка (подписание договора, заключение брака) была оформлена в состоянии, когда заключавшее сделку лицо не могло понимать значение своих действий, то такой юридический акт может быть признан недействительным.

Признание субъекта недееспособным осуществляется только судом (в порядке, предусмотренном ГПК РСФСР). Однако согласно ст. 258 ГПК РСФСР ходатайствовать перед судом о признании психически больного недееспособным могут члены его семьи, общественные и профсоюзные организации, прокурор, органы опеки и попечительства, психиатрические лечебные учреждения.

Необходимо помнить, что назначение на судебно-психиатрическую экспертизу для определения психического состояния субъекта производится судом при наличии достаточной аргументации и данных о его психической болезни или слабоумии. В исключительных случаях, при явном уклонении такого лица от прохождения экспертизы, суд (при участии эксперта-психиатра) может вынести в соответствии со ст. 260 ГПК РСФСР определение о принудительном направлении больного на судебно-психиатрическую экспертизу.

Следует иметь в виду, что при выздоровлении или значительном улучшении психического состояния в виде устойчивой ремиссии лица, признанного недееспособным, суд на основании заключения судебно-психиатрической экспертизы пересматривает свое решение и признает такого гражданина в соответствии с ч. 3 ст. 29 ГК РФ дееспособным.

В то же время следует помнить, что хотя законодательство и не признает ограниченной дееспособности психически больных, но допускает возможность ее ограничения для лиц, злоупотребляющих спиртными напитками или наркотическими веществами и ставящих в связи с этим свою семью в тяжелое материальное положение (ст. 30 ГК РФ). В этом случае суд назначает попечителя, без согласия которого такие лица не могут совершать сделки, получать зарплату (пенсию) или иные виды доходов и распоряжаться ими. Та же статья Гражданского кодекса отменяет ограничение дееспособности, если основания, в силу которых такое лицо было признано ограниченно дееспособным, утратили силу.

Лица с ограничением дееспособности, злоупотребляющие спиртными напитками или наркотическими веществами, не подлежат прохождению судебно-психиатрической экспертизы, а обследуются психиатрами?наркологами.

Необходимо признать, что недееспособность и невменяемость имеют много общего, но отождествлять их ни в коем случае нельзя. Так, невменяемость возникает лишь при совершении общественно опасного деяния, предусмотренного ст.ст. 21, 22, 23 Уголовного кодекса РФ, и относится к конкретному действию (поступку) лица, происшедшему в определенный промежуток времени. Но если нет правонарушения, то снимается возможность рассмотрения невменяемости. В гражданском же процессе вопрос о недееспособности может возникнуть на протяжении и более длительного времени. Он охватывает значительный спектр социального функционирования подэкспертного, в том числе и его перспективы. Этот вопрос ставится и при отсутствии гражданского иска (например, по делу о нуждаемости гражданина в опеке). В уголовном процессе эксперт?психиатр обязан дать заключение о невменяемости субъекта. В гражданском же процессе заключение о недееспособности лица дает суд, который в своих выводах ссылается на ст. 29 ГК РФ и на то, что субъект «вследствие психического расстройства не может понимать значение своих действий или руководить ими». Следует отметить, что лицо, признанное недееспособным, конечно же, не может быть одновременно признано вменяемым за произведенные деяния.

Однако временные психические расстройства (например, реактивные психозы и исключительные состояния) предполагают возможность признания такого лица дееспособным в будущем (хотя сделка, совершенная во время острых психотических состояний, является недействительной, а в отношении совершенного общественно опасного деяния субъект признается невменяемым).

Гражданское законодательство (в отличие от уголовного) не предусматривает возможность применения медицинских мер к истцам и ответчикам. Но эксперт?психиатр обязан указать в своем заключении (при необходимости) о констатации у испытуемого психического заболевания, представляющего по своему клиническому состоянию «выраженную общественную опасность», а также то, что такой больной нуждается в неотложном лечении в психиатрическом стационаре.

Гражданское законодательство выделяет несколько видов недееспособности (в определении которых активную роль играют эксперты-психиатры):

- общую (полную), регламентируемую ст. 29 ГК РФ (с установлением опеки);

- частичную, установленную для несовершеннолетних, которые в возрасте от 15 до 18 лет совершают сделки (за некоторым исключением) с письменного согласия родителей, усыновителей или попечителей (ст. 26 ГК РФ);

- временную, признающую недействительность сделки, совершенной гражданином, неспособным понимать значение своих действий (ст. 177 ГК РФ);

- специальную (брачную, трудовую);

- процессуальную, предусматривающую возможность истцов и ответчиков участвовать в судебном заседании и давать правдивые показания.

Следует особо выделить такой процессуальный гражданский акт, как ограничение дееспособности, обусловленное ст. 30 ГК РФ. Это касается граждан, злоупотребляющих спиртными напитками или наркотическими веществами (а не только больных хроническим алкоголизмом или наркоманией), ставящих свою семью в тяжелое материальное положение. Необходимо также указать на возможность конфликтных ситуаций при недобровольном освидетельствовании и госпитализации психически больных, представляющих социальную опасность для общества.

При недобровольном освидетельствовании и госпитализации психически больных, представляющих социальную опасность для общества, возможны конфликтные ситуации.

Таким образом, основным условием недееспособности является психическая несостоятельность истца, ответчика, свидетеля – субъектов гражданского судопроизводства, которые не могли отдавать отчет своим действиям или руководить ими. Помощь суду при решении данной проблемы оказывает судебно-психиатрическая экспертиза.

Если отбросить несущественные варианты, которые касались больше способа изложения, чем объективного содержания, то за всю историю психологии было пред­ложено лишь три основных понимания ее предмета: душа, явления сознания, поведение.

Душа как предмет изучения. Душа признавалась всеми до начала XVIII века, до того, как сложились основные представления, а затем и первая система психологии со­временного типа. Представления о душе были главным об­разом идеалистическими. Но были и материалистические теории души. Они вели свое начало от представлений Де­мокрита и описывали душу как тончайшую материю, пневму, частицы которой - круглые, гладкие и чрезвычайно активные - проникали между более крупными и менее под­вижными атомами и, толкая, приводили их в движение. Душа считалась причиной всех процессов в теле, включая и собственно «душевные движения».

Принципиальный недостаток этого примитивного ма­териалистического представления о душе заключался в том, что душа признавалась особой причиной - перво­причиной этих движений. А это значило: все воздейст­вия на тело были для души лишь поводами, на которые она могла отвечать «как хотела». А почему она хотела так или иначе, это зависело только от нее самой, от ее «при­роды» и далее не подлежало объяснению. Таким образом, в качестве первопричины даже материально представляе­мая душа радикально и систематически нарушала при­чинные связи не только внутри тела, но и в окружающем мире. И когда в конце XVII века в естествознании окреп­ло строго причинное мировоззрение, спекуляции о «при­роде души» утратили всякое доверие ученых, а душа, как объясняющая, но сама необъяснимая сила, скрытая по­зади наблюдаемых явлений, была исключена из науки.

Явления сознания как предмет психологии. Место души заняли явления, которые мы фактически наблюдаем, находим «в себе», оборачиваясь на свою «внутреннюю душевную деятельность». Это наши мысли, желания, чув­ства, воспоминания и т. д., которые каждый знает по лич­ному опыту и которые, как факты этого внутреннего опы­та, суть нечто несомненное. Джон Локк, которого можно считать основоположником такого понимания предмета психологии, был прав, указывая на то, что, в отличие от души, явления сознания суть нечто не предполагаемое, а фактически данное, и в этом смысле такие же бесспор­ные факты внутреннего опыта, какими являются факты внешнего опыта, изучаемые прочими науками.

В начале XVIII века из явлений сознания была выде­лена их более устойчивая часть - образы внешнего предметного мира. Эти образы были разложены на их простейшие элементы - ощущения; в дальнейшем по­требности и чувства были тоже представлены как отра­жения внутренних состояний организма, как сочетания органических ощущений удовольствия - неудовольствия. Всеобщий «механизм» ассоциаций позволял объединять разные ощущения в более сложные образы и чувства, увя­зывать их с физическими движениями в так называемые произвольные движения и навыки. Таким образом, вся ду­шевная жизнь сначала в познавательной сфере, а затем и в сферах чувств и воли была представлена (конечно, лишь умозрительно) как процессы образования и смены - по законам ассоциаций - все более сложных образов и их сочетаний с действиями. Так, в середине XVIII века в знаменательном для истории психологии труде Д. Гартли (D. Hartley) 1 сложилась первая наукообразная форма психологии - английская эмпирическая ассоцианисти-ческая психология. Ее историческое значение состояло в том, что здесь психология впервые выступила как (отно­сительно) самостоятельная область знания, охватываю­щая все стороны душевной жизни, которые прежде рассматривались в разных отделах философии (общее учение о душе, теория познания, этика), ораторского ис­кусства (учение об аффектах) и медицины (учение о темпераментах). Для большой истории главная заслуга этой психологии заключалась в том, что она распростра­няла естественно-научное (но механистическое!) мировоз­зрение на «область духа» и (в наивной форме) защищала демократические идеи о формировании всех психических способностей в индивидуальном опыте.

История этой классической буржуазной психологии свидетельствует о том, что уже вскоре после завершения общей конструкции ее сторонники начали испытывать сомнения в ее научной состоятельности 2 . Сомнения затрагивали разные стороны системы, но, в конечном сче­те, роковым для нее оказался вопрос о возможности объ­ективного исследования явлений сознания. Этот вопрос бурно обсуждался уже в начале XIX в., но тогда, казалось, получил благоприятное решение двумя путями. Одни принимали идею Т. Брауна о «виртуальном анализе», ко­торый проводится лишь идеально, путем сравнения и раз­личения явлений сознания, но имеет силу действитель­ного анализа (поскольку в «явлениях» и нет ничего сверх того, что является) 1 . Другие, как И. Ф. Гербарт, надеялись возместить отсутствие эксперимента и действительного анализа условным замером представлений и затем вычис­лением их взаимодействия. При этом, представления были признаны силами, величина которых определялась по результату их взаимодействия, по их положению в поле ясного сознания, неясного сознания или за порогом соз­нания 2 .

Все эти попытки разбивались о невозможность объек­тивно установить исходные данные: четко разграничить явления сознания, выделить их компоненты, определить их интенсивность, взаимодействие представлений и т. д. Эти трудности были так велики, что в середине XIX сто­летия искренний приверженец ассоцианистической пси­хологии Д. С. Милль был вынужден сделать такие заклю­чения:

1) явления сознания, принципиально ограниченные самонаблюдением, недоступны объективному анализу. Даже если бы мы четко различали свойства образов (чего на самом деле нет), то и это не спасло бы положения, так как помимо внешнего соединения, «физического смеше­ния» элементов существует, говорил Д. С. Милль, «пси­хическая химия», в результате которой части свойства производного явления совершенно не похожи на части и свойства исходных материалов. Нужен реальный, а не виртуальный анализ, но реальный анализ явлений соз­нания невозможен;

2) как сами явления сознания, так и смена их служат показателями работы мозга, - следовательно, изучение явлений сознания не составляет самостоятельной науки и может служить лишь косвенным показателем физио­логических процессов, вспомогательным методом для «настоящей физиологии головного мозга». Поскольку такой физиологии во времена Д. С. Милля еще не было, он соглашался признать психологию законным, но толь­ко временным ее замещением 1 .

Эти пессимистические заключения Д. С. Милля были вполне справедливы, но они не открывали новых возможностей, а главное, вскоре были отодвинуты далеко на задний план новыми перспективами психологического исследования, наметившимися в середине XIX века Но­вые возможности пришли в психологию извне, благодаря введению эксперимента в психофизиологию ощущений. Хотя поначалу это был, в основном, физиологический экс­перимент, в котором и сами ощущения служили не столько предметом исследования, сколько показателя­ми исследуемого физиологического процесса, но каза­лось только делом времени - подвести физиологические исследования вплотную к тем центральным нервным процессам, которые составляют непосредственную ос­нову явлений сознания и таким путем, так сказать, сни­зу, со стороны мозга подойти к объективному исследо­ванию самих психических процессов. Перспектива экспериментального исследования психики, которое прежде считалось принципиально невозможным, так воодушевила исследователей, что вскоре под знаменем «физиологической психологии» (В. Вундта) по всему миру развернулась сеть физиологических, нейрофизио­логических, психофизиологических, а затем и собствен­но психологических экспериментальных исследований.

Но чем больше накапливался опыт таких исследова­ний, тем больше нарастало разочарование: точность физиологических методик разбивалась о нечеткость субъективно-психологических показаний и разноголоси­цу их толкований. А без сопоставления с «непосредствен­ными данными сознания» физиологические показатели лишались психологического значения. Характерны такие даты: движение за создание «физиологической психоло­гии» началось с 60-х годов прошлого века; в середине 70-х годов возникают экспериментально-психологические лаборатории, а вскоре и целые институты. Но уже через 25-30 лет, к середине 90-х годов стали громко раздавать­ся голоса разочарования в научных возможностях такой психологии 2 . И через полтора десятка лет, к началу вто­рого десятилетия нашего века эти голоса слились в от­крытый и громкий «кризис психологии».

Величайшей исторической заслугой «физиологиче­ской психологии» остается введение эксперимента в пси­хологию. Но в той форме, в какой он применялся в «фи­зиологической психологии», эксперимент опирался на ложную идею психофизического параллелизма и, естест­венно, не мог вывести психологию из оков субъективиз­ма. Самая ориентация такого исследования психических процессов была ложной; она диктовалась субъективно-идеалистическим представлением о психике и разбива­лась о него. В эксперименте эта принципиальная оши­бочность «физиологической психологии» стала явной и, так сказать, вопиющей.

Первое время и этот кризис казался продуктивным: новые направления не только указывали на существен­ные недостатки «физиологической психологии», но и предлагали новые пути психологического исследования. Среди этих направлений для вопроса о предмете психо­логии принципиальное значение имел бихевиоризм - «психология как учение о поведении». Бихевиоризм от­крыто и прямо выдвинул требование изменить сам пред­мет психологии, отказаться от исследования явлений соз­нания, изучать только поведение как объективный процесс и только объективными методами.

Поведение как предмет психологии . Первоначально би­хевиоризм сложился в зоопсихологии, где уже в 90-х го­дах прошлого столетия исследователи перешли от наив­ного истолкования поведения животных по аналогии с человеком к систематическому описанию того, как ведут себя животные в экспериментальных ситуациях, где они решают разные задачи: научаются открывать запоры кле­ток, находить в лабиринте путь к кормушке или выход из него, обходить или устранять различные препятствия, пользоваться для этого разными средствами и т. д. Зада­чи можно было широко варьировать по характеру и слож­ности; можно было вызывать разную активность, различ­ные потребности животного; по-разному применять «награду» и «наказание», действовать на такие-то органы чувств или исключать некоторые из них, обращаться к разным двигательным возможностям животных и т. д. За­висимость поведения и научения животных от разных условий можно было описывать объективно, не прибегая к помощи догадок о том, что чувствует, думает или хочет животное. Материал был обширен, разнообразен, инте­ресен, казалось, был найден объективный путь изучения того, что бесспорно относится к психологии и весьма су­щественно для нее.

И когда в психологии человека распространилось глу­бокое разочарование в научных возможностях «физиологи­ческой психологии», естественно возникла идея: перене­сти на человека метод, который оправдал себя (так казалось в то время) в гораздо более трудной (для объек­тивного исследования) области психологии животных, перейти и в изучении человека от явлений сознания к объ­ективному изучению поведения. Так возникло последнее, третье понимание предмета психологии - «поведение». Открыто и громко оно заявило о себе в самом начале вто­рого десятилетия нашего века.

Поведение человека и животных имеет такое большое и очевидное значение для понимания их психики (это признавалось всеми и во все времена), что когда поведе­ние было объявлено истинным предметом психологии, да еще обещающим возможность строго объективного ис­следования, это было повсеместно воспринято с вооду­шевлением. По словам историка, на некоторое время поч­ти все психологи в большей или меньшей степени стали бихевиористами 1 ; больше или меньше в том смысле, что, признавая основным объектом изучения поведение, они далеко не все и не в одинаковой мере отказывались от изучения явлений сознания.

Но с поведением, как предметом психологии, повто­рилось то же, что с явлениями сознания. Несостоятель­ность его обнаружилась по двум линиям.

Во-первых , хотя поведение, бесспорно, есть нечто объективное, однако его психологическое содержание (психологическое по тем критериям, которыми тогда рас­полагала, да и теперь располагает психология) оказалось таким же недоступным объективной регистрации, как и в явлениях сознания. С помощью киносъемки, кинограм­мы, электромиограммы, электроэнцефалограммы и т. д. можно зарегистрировать лишь физические и физиологи­ческие изменения: движения тела и его органов, сокра­щение мышцы, их биотоки, биотоки мозга, сосудистые и секреторные реакции и т. п. Но движения (а тем более другие изменения организма) - это еще не поведение. Конечно, они как-то свидетельствуют о поведении, но это свидетельство непрямое. Движения приходится истолко­вывать, соотносить с целями поведения, с тем, как субъект понимает обстановку, пути и средства достижения своих це­лей. Без такого истолкования физические и физиологиче­ские изменения не составляют поведение и кажутся тако­выми лишь наивному наблюдателю, привыкшему свое непосредственное толкование явлений принимать за их не­посредственное восприятие. Когда же предъявляется стро­го научное требование, показать поведение, а не только дви­гательные, сосудистые, секреторные, электрические и прочие реакции, тотчас обнаруживается, что кроме этих ре­акций бихевиоризм ничего показать не может. И не может этого сделать не вследствие недостаточности технических средств и методик исследования, а вследствие того пони­мания объективности, с которым он сам выступает.

Невозможность физически, вещественно показать не­что большее, чем разные телесные реакции, ведет не толь­ко к тому, что представители бихевиоризма не могут дать психологический анализ поведения, но, более того, они не могут отличить его от тех реакций, которые в психологичес­ком смысле поведением уже не являются, - от реакций внутренних органов (желудка и кишечника, сердца и со­судов, печени и почек и т. д.), от движений физических тел, работы машин. Если поведение - комплекс физиче­ских реакций, то и реакции внутренних органов суть тоже разные виды поведения. С этой точки зрения поведени­ем можно назвать и работу технических устройств. Пред­ставители точных наук охотно пользуются словом «пове­дение» для обозначения действия этих разных систем и устройств. Они-то хорошо знают, о чем идет речь на самом деле, и для них слово «поведение» не больше, чем метафора, украшение речи. Но для психологической теории такая ме­тафора - серьезная опасность, потому что психолог как раз и не знает, что есть поведение сверх того, что само по себе и в точном смысле слова не есть поведение. Если всякое движение и даже изменение есть поведение, то последнее не составляет предмет психологии; а если в поведении, как предмете психологии, есть еще что-то, сверх движений или изменений тела, то что же именно?

Во-вторых, еще одна и, пожалуй, основная несостоятель­ность бихевиоризма обнаружилась в том, что, желая изу­чать поведение без явлений сознания (которые будто бы радикально нарушают объективность исследования), представители бихевиоризма оказались перед жестким выбором: или перейти к изучению физиологических ме­ханизмов поведения, т. е. стать физиологами и сказать: нет никакой психологии, даже бихевиористической, есть толь­ко физиология поведения; или изучать механизмы поведе­ния без физиологии, т. е. только как соотношение стимулов и реакций. Естественно, что уже основоположники бихе­виоризма выбрали второй путь. Однако нельзя было «так просто» не учитывать физиологические механизмы, неос­поримо участвующие в поведении. Надо было как-то оп­равдать исключение центрального физиологического меха­низма из анализа поведения. И желаемое оправдание было найдено в виде известной бихевиористической гипотезы о работе мозга по принципу переключения более слабых не­рвных процессов на пути одновременно протекающих бо­лее сильных процессов. Согласно этой так называемой «ги­потезе обуславливания» 1 , психологу-бихевиористу вовсе не обязательно знать, какими путями идет возбуждение от сла­бого (индифферентного) стимула и как оно переходит на путь более сильного процесса, вызванного безусловным или имеющим определенное значение условным раздражителем. Важно только одно: это переключение всегда происходит - от слабого нервного процесса к более сильному - и в ре­зультате его раздражитель, вначале не связанный с данной реакцией, связывается с ней и начинает ее вызывать (реак­цию более сильного раздражителя). В таком случае, зная силу действующих раздражителей и учитывая прошлый опыт «испытуемого», можно исследовать процессы науче­ния, образования поведения, не вникая в его физиологиче­ские механизмы; их изучение можно представить физиоло­гам. Образование же новых форм поведения составляет отдельную область исследования, предмет поведенческой психологии.

Такова была фундаментальная позиция «классическо­го» бихевиоризма. Но очень скоро, уже в конце 20-х го­дов, стало очевидно, что нельзя объяснить ни поведение человека, ни поведение животного одним сочетанием на­личных стимулов и прошлого опыта; что в промежутке между действием стимулов и поведенческими реакция­ми происходит какая-то активная переработка поступаю­щей информации, которую нельзя свести к влиянию сле­дов прошлого опыта; что это какие-то активные процессы, без учета которых не удается объяснить реакцию живот­ного на наличные стимулы. Так возникает «необихевио­ризм» с его важнейшим понятием «привходящих (или промежуточньих) переменных» 2 и отменяется основное положение первоначального бихевиоризма (который те­перь нередко называют наивным).

Но каким образом необихевиоризм, признавая эти про­межуточные переменные, может отмежеваться от физио­логии мозга? Выход был найден в том разъяснении, кото­рое получили «промежуточные переменные». Оказывается, они - наши давние знакомые: это «знак», «знаковая струк­тура» (ситуация), «ожидание знаковой структуры», «ожи­дание признаков» (объекта), «ожидание отношений средств к цели», «заключение» (умозаключение) и т. п. Очевидно, все это психологические характеристики, однако нас все время уверяют, что на самом деле, т. е. в мозгу, это не «пси­хологическое», а «физиологическое». Для видимой объек­тивности изобретается целый словарь новой терминологии, с помощью которого эти психологические «переменные» облекаются в новую, не сразу понятую форму.

Не приходится сомневаться, что психологическое со­держание «привходящих переменных» имеет свою физиологическую основу. Однако пока они остаются только физиологическими процессами, они и должны изучаться физиологически, но тогда они не «знак», не «ожидание», не «умозаключение» и т. п. Когда же они выступают как психические процессы, то в качестве пси­хического отражения ситуаций они требуют нового и те­перь уже психологического изучения и объяснения. Ина­че говоря, необходимость учитывать «привходящие переменные» снова ставит представителей необихевио­ризма перед выбором: или только физиология, но тогда не пригодны психологические характеристики промежу­точных переменных; или не только физиология, но и психология, но где же тогда возможности собственно пси­хологического и притом объективного исследования?

«Привходящие переменные» устанавливаются необи-хевиористами в результате, так сказать, нелегального и теоретически неоправданного психологического анали­за поведения. Продолжая в теории отрицать значение психики, необихевиоризм на практике вынужден при­знать реальное участие психики в поведении и пользо­ваться его психологическими характеристиками. Словом, в качестве нового учения о предмете психологии бихевио­ризм оказался дважды несостоятелен: он не смог выде­лить психологическое содержание поведения и не сумел объяснить поведение без помощи традиционных психо­логических «переменных».

Упорное отрицание бихевиористами психики и ее изу­чения было вызвано страхом перед нею как источником принципиально «субъективного» и принципиально нена­учного. Как справедливо указывал С. Л. Рубинштейн, это происходило оттого, что бихевиоризм знал и признавал лишь то представление о психике, которое считал непри­емлемым в науке 1 . Конечно, это не было его особенно­стью, такое представление о психике бихевиоризм разде­лял со всей буржуазной философией и психологией. Вероятно, оттого-то представителям бихевиоризма и не приходило в голову, что ненаучной является не сама пси­хика, а это ложное представление о ней, и что из науки следует исключить не психику, а именно это ненаучное и денатурированное представление.

Учёные считают, что выгорание - это не просто психическое состояние, а болезнь, которая сказывается на всём организме.

Термин «выгорание» ввёл в 1974 году американский психиатр Герберт Фрейденбергер. При этом он сравнивал состояние «выгоревшего» человека со сгоревшим домом. Снаружи здание может выглядеть целым и невредимым, и только если зайти внутрь, становится явной степень опустошения.

Сейчас психологи выделяют три элемента эмоционального выгорания:

• истощение;
• циничное отношение к работе;
• ощущение собственной несостоятельности.

Истощение приводит к тому, что мы легко расстраиваемся, плохо спим, чаще заболеваем и с трудом концентрируемся.

Циничное отношение к своей деятельности вызывает у нас ощущение оторванности от коллег и отсутствие мотивации.

А чувство несостоятельности заставляет нас сомневаться в собственных способностях и хуже выполнять свои обязанности.

Почему возникает эмоциональное выгорание?

Исследователи из Калифорнийского университета в Беркли выделяют шесть факторов, связанных с эмоциональным выгоранием сотрудников:

• загруженность работой;
• контроль;
• вознаграждения;
• отношения в коллективе;
• справедливость;
• ценности.

Мы сталкиваемся с выгоранием, когда один из этих аспектов работы (или более) не соответствует нашим потребностям.

Чем грозит выгорание?

• По данным исследователей, хронический стресс, который встречается у людей с синдромом выгорания, отрицательно сказывается на навыках мышления и общения, а также перегружает нашу нейроэндокринную систему. А со временем последствия выгорания могут привести к проблемам с памятью, вниманием и эмоциями.
• Во время одного исследования было обнаружено , что у тех, кто столкнулся с эмоциональным выгоранием, ускоряется истончение префронтальной коры головного мозга - отдела, ответственного за когнитивную деятельность. Хотя кора истончается естественным образом в процессе старения, у тех, кто испытывал эмоциональное выгорание, эффект был выражен более заметно.
• Риску подвергается не только мозг. По данным ещё одного исследования , выгорание значительно увеличивает вероятность развития коронарной недостаточности.

Как справиться с выгоранием?

Не забывайте заботиться о себе

Легко забыть о себе, когда ни на что нет сил. В состоянии нам кажется, что забота о себе - последнее, на что нужно тратить время. Однако, по мнению психологов, как раз ей и не стоит пренебрегать.

Когда чувствуете, что до выгорания недалеко, особенно важно хорошо питаться, пить много воды, заниматься спортом и высыпаться.

Также вспомните, что помогает вам расслабиться, и выделите на это побольше времени.

Занимайтесь любимым делом

Выгорание может наступить, если у вас нет возможности регулярно посвящать время любимому делу.

Чтобы недовольство работой не перешло в эмоциональное выгорание, подумайте, что для вас особенно важно, и включите это в своё расписание.

Хотя бы понемногу каждый день занимайтесь любимым делом, а раз в неделю уделяйте ему больше времени. Тогда у вас никогда не возникнет ощущения, что вы не успеваете делать самое важное.

Попробуйте что-то новое

Займитесь чем-нибудь новым, например , о котором давно мечтали. Это может показаться нелогичным, ведь вы и так всё время загружены, но на самом деле новое занятие поможет избежать выгорания.

Главное - выбрать то, что будет восстанавливать силы и заряжать энергией.

Если добавить в свой график что-то новое совсем невозможно, начните с заботы о себе. Сосредоточьтесь на сне и питании и постарайтесь ежедневно хотя бы понемногу заниматься спортом. Это поможет избежать последствий выгорания и вернуться в строй.